Ольга Васильева
«Многие знакомые недоумевали: „Зачем ты с ними возишься? Это же преступники!“»
Республика Марий Эл
Опыт общественного контроля
Член ОНК Республики Марий Эл 3 и 4 созывов
Суперспособность
Конструктивный подход
— До того, как вы попали в ОНК, у вас был опыт посещения мест лишения свободы?
— За время своей учебы в университете я проходила практику в различных государственных и муниципальных учреждениях. При этом, ни в одном из них мне не удалось получить навыки общения с людьми, несмотря на то, что это — прямая обязанность социального работника, которым я и планировала стать после окончания ВУЗа. Вся моя практическая деятельность сводилась к работе с документами, а не с живыми людьми.
Меня это, естественно удручало. В 2007 году я пришла в общественную организацию «Человек и Закон» (внесена в реестр организаций, выполняющих функции иностранного агента) и первое, что они сделали, — отвезли меня в Новотроицкую воспитательную колонию для несовершеннолетних.
— За время своей учебы в университете я проходила практику в различных государственных и муниципальных учреждениях. При этом, ни в одном из них мне не удалось получить навыки общения с людьми, несмотря на то, что это — прямая обязанность социального работника, которым я и планировала стать после окончания ВУЗа. Вся моя практическая деятельность сводилась к работе с документами, а не с живыми людьми.
Меня это, естественно удручало. В 2007 году я пришла в общественную организацию «Человек и Закон» (внесена в реестр организаций, выполняющих функции иностранного агента) и первое, что они сделали, — отвезли меня в Новотроицкую воспитательную колонию для несовершеннолетних.
— Многие тяжело переживают свой первый выезд в колонию. Какое впечатление было у вас?
— Меня предупредили тогда, что это будет, во многом, ознакомительный визит. Я уже точно не помню, что было за мероприятие, и что конкретно мы тогда делали в колонии, но очень четко запомнилось мое эмоциональное состояние: я хваталась за всё, порывалась куда-то пойти, с кем-то пообщаться. Я понимала, что должна что-то делать, но не знала, что именно, поэтому суетилась, хваталась за любую возможность себя чем-то занять, лишь бы не потеряться в собственных глазах.
— Меня предупредили тогда, что это будет, во многом, ознакомительный визит. Я уже точно не помню, что было за мероприятие, и что конкретно мы тогда делали в колонии, но очень четко запомнилось мое эмоциональное состояние: я хваталась за всё, порывалась куда-то пойти, с кем-то пообщаться. Я понимала, что должна что-то делать, но не знала, что именно, поэтому суетилась, хваталась за любую возможность себя чем-то занять, лишь бы не потеряться в собственных глазах.
Позже прочитала у одного блогера то, как он охарактеризовал свои ощущения от первого визита в колонию: «Я смотрел на всё с дикими глазами и пожирал печенье, как степной пожар». Со мной было примерно то же самое.
Еще я помню, что меня поразило тогда, насколько легко общественная организация может войти в колонию, как налажена их работа. Складывалось впечатление, что общественники, педагоги и режимная служба работают в одной связке.
— Как относились к вашему выбору близкие и друзья?
— Потратив шесть дней в неделю на учебу, оставшийся единственный выходной я проводила в колонии. Естественно, многие друзья и однокурсники недоумевали: «Зачем ты с ними возишься? — говорили они. — Это же преступники!»
Когда я еще была волонтером студенческой организации и часто посещала детские дома, я видела, что дети там были более или менее обласканы: к ним приезжали представители различных организаций и государственных органов, бизнесмены и политики, благотворительные фонды. Воспитанники колонии, напротив, вниманием избалованы не были.
Меня это зацепило. Тогда я решила для себя, что хочу и буду заниматься этой сферой именно потому, что она непопулярна. Мне казалось, что я, таким образом, могу что-то изменить, принести какую-то пользу.
— Потратив шесть дней в неделю на учебу, оставшийся единственный выходной я проводила в колонии. Естественно, многие друзья и однокурсники недоумевали: «Зачем ты с ними возишься? — говорили они. — Это же преступники!»
Когда я еще была волонтером студенческой организации и часто посещала детские дома, я видела, что дети там были более или менее обласканы: к ним приезжали представители различных организаций и государственных органов, бизнесмены и политики, благотворительные фонды. Воспитанники колонии, напротив, вниманием избалованы не были.
Меня это зацепило. Тогда я решила для себя, что хочу и буду заниматься этой сферой именно потому, что она непопулярна. Мне казалось, что я, таким образом, могу что-то изменить, принести какую-то пользу.
— Работа с трудными подростками — это еще не совсем правозащитная деятельность. Как вы попали в ОНК?
— Да, в воспитательной колонии я занималась ресоциализацией. Мы проводили для ребят разные мероприятия, часто развлекательного характера. Основная задача была сделать так, чтобы находясь в колонии они не чувствовали себя изолированно, общались не только между собой и сотрудниками колонии, а взаимодействовали с внешним миром, размышляли о своем будущем и жизни после освобождения.
Этой работой я занималась на протяжении 5 лет, вплоть до 2012 года, когда воспитательную колонию закрыли, а ребят перевезли Башкортостан. После этого я стала помогать Общественному Совету при начальнике УФСИН. В его состав входили видные общественные деятели, а я на тот момент только закончила университет, и каких-то особенных заслуг у меня не было.
Я занималась организацией выездов, консультировала по вопросам социальной защиты, проводила различные конкурсы и заседания литературного клуба. В то время я уже являлась сотрудником организации «Человек и Закон»* и поскольку и так регулярно посещала колонии, когда начался созыв, коллеги предложили мне подать заявление на членство в ОНК и разнообразить свою социальную деятельность правозащитной составляющей.
— Да, в воспитательной колонии я занималась ресоциализацией. Мы проводили для ребят разные мероприятия, часто развлекательного характера. Основная задача была сделать так, чтобы находясь в колонии они не чувствовали себя изолированно, общались не только между собой и сотрудниками колонии, а взаимодействовали с внешним миром, размышляли о своем будущем и жизни после освобождения.
Этой работой я занималась на протяжении 5 лет, вплоть до 2012 года, когда воспитательную колонию закрыли, а ребят перевезли Башкортостан. После этого я стала помогать Общественному Совету при начальнике УФСИН. В его состав входили видные общественные деятели, а я на тот момент только закончила университет, и каких-то особенных заслуг у меня не было.
Я занималась организацией выездов, консультировала по вопросам социальной защиты, проводила различные конкурсы и заседания литературного клуба. В то время я уже являлась сотрудником организации «Человек и Закон»* и поскольку и так регулярно посещала колонии, когда начался созыв, коллеги предложили мне подать заявление на членство в ОНК и разнообразить свою социальную деятельность правозащитной составляющей.
— Было ли в тот момент чёткое представление о механизме работы ОНК? Как говорится, вы знали, на что идёте?
— Если честно, то не совсем. Я думала, что это какое-то очередное общественное объединение, да и закон об ОНК, честно сказать, я прочитала достаточно поверхностно. Более того, я не видела особой разницы между Общественным Советом и Комиссией. Для меня было важно продолжать работу в колониях, а ОНК казалась мне тогда структурой, которая позволит мне делать это регулярно и эффективно.
Уже потом, когда был утвержден регламент, когда я начала изучать функции членов ОНК, и Комиссия начала свою деятельность, я поняла, что это совершенно другой институт, что отныне я буду не помощником, а контролером, и моя главная задача — выявлять нарушения и предлагать рекомендации по их устранению. Я поняла, что членство в ОНК имеет более высокий статус, но вместе с тем, налагает большую ответственность.
— Если честно, то не совсем. Я думала, что это какое-то очередное общественное объединение, да и закон об ОНК, честно сказать, я прочитала достаточно поверхностно. Более того, я не видела особой разницы между Общественным Советом и Комиссией. Для меня было важно продолжать работу в колониях, а ОНК казалась мне тогда структурой, которая позволит мне делать это регулярно и эффективно.
Уже потом, когда был утвержден регламент, когда я начала изучать функции членов ОНК, и Комиссия начала свою деятельность, я поняла, что это совершенно другой институт, что отныне я буду не помощником, а контролером, и моя главная задача — выявлять нарушения и предлагать рекомендации по их устранению. Я поняла, что членство в ОНК имеет более высокий статус, но вместе с тем, налагает большую ответственность.
— Какие люди вас окружали тогда? Были те, кто помогал и направлял вас в работе, или все приходилось постигать самостоятельно?
— Где-то около полугода я вливалась в работу, изучала, смотрела, как ведут себя мои коллеги. Ирина Протасова и Сергей Подузов, руководители организации «Человек и Закон»*, были для меня примером, так как у них на тот момент был уже большой опыт общественного контроля, и они понимали, каким образом функционирует институт ОНК.
— Где-то около полугода я вливалась в работу, изучала, смотрела, как ведут себя мои коллеги. Ирина Протасова и Сергей Подузов, руководители организации «Человек и Закон»*, были для меня примером, так как у них на тот момент был уже большой опыт общественного контроля, и они понимали, каким образом функционирует институт ОНК.
— Как вы оцениваете уровень эффективности ОНК своего региона в то время?
— Честно сказать, я об этом вообще тогда не задумывалась. Была уверена, раз закон об ОНК принят на федеральном уровне, то они во всех регионах работают примерно одинаково. Поэтому уровень взаимодействия с государственными органами, который был на тот момент у нас, я воспринимала как должный. Уже потом я узнала, что членов ОНК в других регионах не допускают в учреждения, к рекомендациям не прислушиваются, препятствуют их работе.
* внесена в реестр организаций, выполняющих функции иностранного агента.
— Честно сказать, я об этом вообще тогда не задумывалась. Была уверена, раз закон об ОНК принят на федеральном уровне, то они во всех регионах работают примерно одинаково. Поэтому уровень взаимодействия с государственными органами, который был на тот момент у нас, я воспринимала как должный. Уже потом я узнала, что членов ОНК в других регионах не допускают в учреждения, к рекомендациям не прислушиваются, препятствуют их работе.
* внесена в реестр организаций, выполняющих функции иностранного агента.
— Как относились к вам и вашей работе сотрудники учреждений и сами осужденные?
— Могу с уверенностью сказать, что уважение со стороны органов власти к нам было непререкаемым. Это при том, что было много спорных моментов. Нередко проходили ожесточенные дискуссии, и позиции оппонентов не принимались, но при этом всегда было уважительное отношение и готовность садиться за стол переговоров.
Что касается осужденных, в некоторых регионах они попросту не обращаются к членам ОНК, так как не видят в этом смысла. К нам же всегда относились с доверием. И это самое ценное.
ОНК в Марий Эл имела высокий статус и репутацию. Мы старались реагировать на все обращения, и могу сказать точно, что никакие судебные тяжбы, жалобы в прокуратуру и публикации в СМИ не дадут таких результатов, когда вопросы решаются здесь и сейчас путем переговоров и добрососедского сотрудничества.
— Могу с уверенностью сказать, что уважение со стороны органов власти к нам было непререкаемым. Это при том, что было много спорных моментов. Нередко проходили ожесточенные дискуссии, и позиции оппонентов не принимались, но при этом всегда было уважительное отношение и готовность садиться за стол переговоров.
Что касается осужденных, в некоторых регионах они попросту не обращаются к членам ОНК, так как не видят в этом смысла. К нам же всегда относились с доверием. И это самое ценное.
ОНК в Марий Эл имела высокий статус и репутацию. Мы старались реагировать на все обращения, и могу сказать точно, что никакие судебные тяжбы, жалобы в прокуратуру и публикации в СМИ не дадут таких результатов, когда вопросы решаются здесь и сейчас путем переговоров и добрососедского сотрудничества.
— Расскажите о результатах своей работы. Чего удалось добиться за 6 лет работы в ОНК региона?
— В первую очередь, нам удалось сохранить уровень взаимодействия, который был заложен в ОНК Марий Эл с самого начала, когда органы власти шли навстречу и были заинтересованы в сотрудничестве с общественниками, когда они не видели в нас врагов, которые хотели их в чем-то уличить. Эти традиции нам удалось сохранить в наших двух созывах ОНК, и позволило институту, который не завязан на конкретных людях, эффективно продолжать свою работу.
Мы укрепили статус ОНК в нашей республике за счет того, что достигли высокого уровня профессионализма. Мы научились делать качественные, обоснованные, предельно конкретные заключения по итогам посещений, которые основывались исключительно на законе. В результате органы власти относились к нам с уважением.
— В первую очередь, нам удалось сохранить уровень взаимодействия, который был заложен в ОНК Марий Эл с самого начала, когда органы власти шли навстречу и были заинтересованы в сотрудничестве с общественниками, когда они не видели в нас врагов, которые хотели их в чем-то уличить. Эти традиции нам удалось сохранить в наших двух созывах ОНК, и позволило институту, который не завязан на конкретных людях, эффективно продолжать свою работу.
Мы укрепили статус ОНК в нашей республике за счет того, что достигли высокого уровня профессионализма. Мы научились делать качественные, обоснованные, предельно конкретные заключения по итогам посещений, которые основывались исключительно на законе. В результате органы власти относились к нам с уважением.
— Приведите примеры положительных практик, которых удалось добиться за время вашего членства в ОНК?
— Когда в учреждениях МВД (спецприемнике или изоляторе временного содержания) умирал человек, нас информировали об этом в первую очередь, чтобы мы могли дать свою оценку произошедшему. Сотрудники были уверены, что для нас важно разобраться в случившемся, а не выдвигать голословные обвинения, и если они не нарушают своих должностных полномочий, то им нечего бояться проверок ОНК. Это была совершенно новая практика, которая демонстрировала открытость ведомства и высокий уровень доверия к нам и нашей работе.
— Когда в учреждениях МВД (спецприемнике или изоляторе временного содержания) умирал человек, нас информировали об этом в первую очередь, чтобы мы могли дать свою оценку произошедшему. Сотрудники были уверены, что для нас важно разобраться в случившемся, а не выдвигать голословные обвинения, и если они не нарушают своих должностных полномочий, то им нечего бояться проверок ОНК. Это была совершенно новая практика, которая демонстрировала открытость ведомства и высокий уровень доверия к нам и нашей работе.
Кроме того, наши заключения по итогам посещения какого-то одного учреждения распространялись на все остальные, чтобы там тоже обращали внимание на подобные нарушения, или предпосылки к ним, и устраняли их до приезда ОНК. Это была еще одна положительная практика.
Я считаю, что ОНК — системный механизм, который должен решать не индивидуальные проблемы или жалобы осужденных, а рассматривать всю систему в целом, чтобы не допускать нарушений во всех учреждениях вместе взятых. Кроме того, ОНК — это превентивный институт, и он действует, во многом, на предупреждение нарушений прав человека.
— Случались ли примеры, когда осужденные пытались манипулировать вами?
— На самом деле очень сложно определить, когда осужденные пытаются манипулировать тобой, а когда просто чего-то недопонимают. В большинстве случаев, выдвигая какие-то требования, они действительно считают, что им это положено, и у них есть такое право. Поэтому мы старались избегать каких-то преждевременных выводов и оценок, — рассматривали каждое обращение, и если нарушений прав человека в нем не обнаруживалось, то так и говорили об этом.
Дальше заключенный уже сам принимал решение, верить нам или продолжать искать другие способы решения своей проблемы. В таком случае не обходилось без обид и разочарований в работе членов ОНК со стороны заключенных, но ведь ОНК в колониях существует не для того, чтобы оправдывать чьи-то ожидания.
— На самом деле очень сложно определить, когда осужденные пытаются манипулировать тобой, а когда просто чего-то недопонимают. В большинстве случаев, выдвигая какие-то требования, они действительно считают, что им это положено, и у них есть такое право. Поэтому мы старались избегать каких-то преждевременных выводов и оценок, — рассматривали каждое обращение, и если нарушений прав человека в нем не обнаруживалось, то так и говорили об этом.
Дальше заключенный уже сам принимал решение, верить нам или продолжать искать другие способы решения своей проблемы. В таком случае не обходилось без обид и разочарований в работе членов ОНК со стороны заключенных, но ведь ОНК в колониях существует не для того, чтобы оправдывать чьи-то ожидания.
Однажды к нам в ОНК поступил звонок. Несколько заключенных пожаловались на то, что продукты, содержащиеся в передаче, после досмотра были испорчены настолько, что им пришлось от них отказаться: овощи мелко порезаны, конфеты перемешаны с хлебом, сахар залит растительным маслом. На следующий день мы поехали в колонию, чтобы разобраться в ситуации.
Сотрудники показали нам продукты, о которых шла речь: качан капусты, огурцы и томаты были порезаны на две половины, сахар пересыпан из пакета в пакет и никакого критичного смешения продуктов не было. Единственное, к чему можно было придраться — это помидоры, из которых вытек сок. В целом, мы с коллегами не увидели каких-то особенных нарушений. Какова была цель этого обращения мне не известно, но основания жалобы не подтвердились, и мы и отразили это в своем заключении.
Таким образом, если и были попытки с нашей помощью оказать давление на администрацию, то нам удавалось сохранять не то что нейтралитет, а объективность. Благодаря этому у заключенных было четкое понимание, с какими вопросами следует обращаться к членам ОНК, а с какими нет, в каких случаях мы встанем на их сторону и будем защищать, а в каких переадресуем адвокату или защитнику.
Сотрудники, в свою очередь, тоже понимали, что запустить жалобу в оборот — для нас не самоцель. Это стало возможным благодаря тому, что мы конкретизировали ценности, которые защищаем, и донесли их до обеих сторон. Речь идет, конечно же, о правах человека.
На всех своих просветительских семинарах для ФСИН и МВД мы обсуждали и рассматривали эти понятия, заложенные в самой Конституции. И на практике мы не требовали ничего большего, только соблюдения закона по отношению людям, оказавшимся в местах лишения свободы. Поэтому мы были понятны и предсказуемы, а это главное условие любого взаимодействия.
Таким образом, если и были попытки с нашей помощью оказать давление на администрацию, то нам удавалось сохранять не то что нейтралитет, а объективность. Благодаря этому у заключенных было четкое понимание, с какими вопросами следует обращаться к членам ОНК, а с какими нет, в каких случаях мы встанем на их сторону и будем защищать, а в каких переадресуем адвокату или защитнику.
Сотрудники, в свою очередь, тоже понимали, что запустить жалобу в оборот — для нас не самоцель. Это стало возможным благодаря тому, что мы конкретизировали ценности, которые защищаем, и донесли их до обеих сторон. Речь идет, конечно же, о правах человека.
На всех своих просветительских семинарах для ФСИН и МВД мы обсуждали и рассматривали эти понятия, заложенные в самой Конституции. И на практике мы не требовали ничего большего, только соблюдения закона по отношению людям, оказавшимся в местах лишения свободы. Поэтому мы были понятны и предсказуемы, а это главное условие любого взаимодействия.
— Сейчас часто используют термин «расчеловечивание». Как происходит этот процесс в тюрьмах?
— Этот процесс происходит сейчас не только в тюрьмах, а в обществе в целом, и исходит он не только со стороны органов власти, но и от обычных людей, когда мы пытаемся разделить мир на своих и чужих.
Если говорить про колонии, то в процессе расчеловечивания можно отметить два момента. Во-первых, это язык, который является самым легким инструментом. Речь идет о случаях, когда не только сотрудники государственных органов, но и представители общества начинают использовать такие негативные характеристики, как «зэк», «жулик» и прочие. Даже используя какие-то более или менее нейтральные понятия, типа «спецконтингент», мы говорим не о людях, а о какой-то общей категории, однообразной массе без индивидуальных особенностей и личных потребностей.
Во-вторых, процесс расчеловечивания проявляется в любом действии или отношении, которое позволяет относиться к человеку не по-человечески. Я имею в виду все то, что не может произойти с нами в обычной жизни. Поясню. Трудно представить, чтобы два незнакомых человека, например, в поезде или больнице, лежали на соседних кроватях на расстоянии 5 см. друг от друга, это создает дискомфорт, иными словами это не по-человечески. К сожалению, в колониях такое возможно.
— Этот процесс происходит сейчас не только в тюрьмах, а в обществе в целом, и исходит он не только со стороны органов власти, но и от обычных людей, когда мы пытаемся разделить мир на своих и чужих.
Если говорить про колонии, то в процессе расчеловечивания можно отметить два момента. Во-первых, это язык, который является самым легким инструментом. Речь идет о случаях, когда не только сотрудники государственных органов, но и представители общества начинают использовать такие негативные характеристики, как «зэк», «жулик» и прочие. Даже используя какие-то более или менее нейтральные понятия, типа «спецконтингент», мы говорим не о людях, а о какой-то общей категории, однообразной массе без индивидуальных особенностей и личных потребностей.
Во-вторых, процесс расчеловечивания проявляется в любом действии или отношении, которое позволяет относиться к человеку не по-человечески. Я имею в виду все то, что не может произойти с нами в обычной жизни. Поясню. Трудно представить, чтобы два незнакомых человека, например, в поезде или больнице, лежали на соседних кроватях на расстоянии 5 см. друг от друга, это создает дискомфорт, иными словами это не по-человечески. К сожалению, в колониях такое возможно.
Если у человека болит зуб, а ему говорят, что он не в санатории, и будет лечиться после освобождения; если в психиатрических лечебницах люди ходят в туалет на виду друг у друга, а сотрудники закрывают на это глаза, ссылаясь на то, что они все равно ничего не понимают, — здесь тоже речь идет о расчеловечивании. Ведь для каждого из нас в обычной жизни это было бы ненормальным и являлось унижением человеческого достоинства.
Вот когда уровень человека в человеке снижается за счет того, что он чего-то не понимает, или не заслуживает, или просто недостаточно средств на создание необходимых условий, когда на базовые потребности людей закрываются глаза, — в этот момент происходит процесс расчеловечивания.
Самое страшное, что это имеет обратный процесс. Когда человек привыкает к какому-то второсортному отношению, он начинает сам себя выводить в какую-то другую категорию и вести себя соответствующе. Так, многие заключенные, выходя из колонии, не могут найти своего места в жизни и обществе, потому что от ощущения «недочеловечности» внутри себя избавиться очень сложно…
Самое страшное, что это имеет обратный процесс. Когда человек привыкает к какому-то второсортному отношению, он начинает сам себя выводить в какую-то другую категорию и вести себя соответствующе. Так, многие заключенные, выходя из колонии, не могут найти своего места в жизни и обществе, потому что от ощущения «недочеловечности» внутри себя избавиться очень сложно…
— С какими проблемами к вам чаще всего обращались осужденные? Вспомните конкретные примеры, когда вам удалось помочь человеку?
— У людей в заключении по ряду объективных причин обостряются имеющиеся заболевания, поэтому самые распространенные обращения связаны, обычно, с вопросами оказания медицинской помощи. Здоровье и жизнь человека в местах заключения находятся полностью в руках тюремной системы. При этом, члены ОНК чаще всего не обладают необходимыми знаниями, чтобы говорить о том, правильно ли ведется лечение, те ли назначены препараты? Главная задача наблюдателей, — чтобы рекомендации, которые дал врач, исполнялись в полном объеме.
В 2015 году нам удалось добиться того, что в местах заключения на постоянной основе начал работать врач-инфекционист. До этого времени его вообще не было в системе ФСИН, хотя очень большое количество заключенных имеет ВИЧ-положительный статус. Эти заключенные не получали необходимых консультаций, а лечение назначалась врачом-терапевтом.
Мы описали проблему в своем заключении, написали обращение в Росздравнадзор. В результате администрация ФСИН нашла специалиста, который очень добросовестно работал и по нашим оценкам, и по отзывам заключенных. Продолжается ли работа в настоящее время, мне неизвестно, но на тот момент это было большое системное достижение.
Одному заключенному мы помогли освободиться по состоянию здоровья. Человек находился в тяжелом состоянии, но проводимые системой ФСИН медицинские исследования не давали точной картины болезни. При этом, состояние заключенного ухудшалось на глазах. Тогда мы подготовили для осужденного заявление в суд, — сразу же после заседания, его освободили.
Мужчина уехал домой, а через два месяца мы узнали, что он скончался. Это положительный и одновременно трагичный пример, когда члены ОНК смогли отстоять право на досрочное освобождение для неизлечимо больного заключенного, который получил возможность проститься с родными и умереть в кругу семьи.
— У людей в заключении по ряду объективных причин обостряются имеющиеся заболевания, поэтому самые распространенные обращения связаны, обычно, с вопросами оказания медицинской помощи. Здоровье и жизнь человека в местах заключения находятся полностью в руках тюремной системы. При этом, члены ОНК чаще всего не обладают необходимыми знаниями, чтобы говорить о том, правильно ли ведется лечение, те ли назначены препараты? Главная задача наблюдателей, — чтобы рекомендации, которые дал врач, исполнялись в полном объеме.
В 2015 году нам удалось добиться того, что в местах заключения на постоянной основе начал работать врач-инфекционист. До этого времени его вообще не было в системе ФСИН, хотя очень большое количество заключенных имеет ВИЧ-положительный статус. Эти заключенные не получали необходимых консультаций, а лечение назначалась врачом-терапевтом.
Мы описали проблему в своем заключении, написали обращение в Росздравнадзор. В результате администрация ФСИН нашла специалиста, который очень добросовестно работал и по нашим оценкам, и по отзывам заключенных. Продолжается ли работа в настоящее время, мне неизвестно, но на тот момент это было большое системное достижение.
Одному заключенному мы помогли освободиться по состоянию здоровья. Человек находился в тяжелом состоянии, но проводимые системой ФСИН медицинские исследования не давали точной картины болезни. При этом, состояние заключенного ухудшалось на глазах. Тогда мы подготовили для осужденного заявление в суд, — сразу же после заседания, его освободили.
Мужчина уехал домой, а через два месяца мы узнали, что он скончался. Это положительный и одновременно трагичный пример, когда члены ОНК смогли отстоять право на досрочное освобождение для неизлечимо больного заключенного, который получил возможность проститься с родными и умереть в кругу семьи.
— Почему человек, который сам преступил закон, имеет право требовать, чтобы к нему относились в соответствии с законом?
— Для меня, как правозащитницы, ответ очевиден: человек, который нарушил закон, лишен свободы, и этого само по себе достаточно. Никто не имеет права приговорить человека к беззаконному отношению. Если мы говорим, что Россия — это правовое государство, то законы должны действовать на всей территории нашей страны для всех граждан без исключения, за пределами колоний и внутри них. Не важно, кто ты, что совершил, где ты сейчас находишься, нравишься кому-то или нет — закон един для всех, и это нужно помнить.
Интервью: Наталья Ускова
— Для меня, как правозащитницы, ответ очевиден: человек, который нарушил закон, лишен свободы, и этого само по себе достаточно. Никто не имеет права приговорить человека к беззаконному отношению. Если мы говорим, что Россия — это правовое государство, то законы должны действовать на всей территории нашей страны для всех граждан без исключения, за пределами колоний и внутри них. Не важно, кто ты, что совершил, где ты сейчас находишься, нравишься кому-то или нет — закон един для всех, и это нужно помнить.
Интервью: Наталья Ускова
Заинтересовались общественным контролем в местах принудительного содержания и деятельностью ОНК?
Узнать больше →
Узнать больше →
«ОНК в лицах»
Читать другие истории проекта:
Идея проекта: Ирина Протасова
Над проектом работали: Наталья Ускова (интервью, тексты) и Алексей Сергеев (интервью, тексты, вёрстка, дизайн)Связаться с нами:
E-mail: onk.faces@hotmail.com
