Владимир Найдин
«Из-за работы в ОНК пришлось развестись. Теперь живу с женой, поддерживающей моё желание помогать людям»
Приморский край
Опыт общественного контроля
Председатель ОНК Приморского края 1, 2, 3 и 5 созывов
Суперспособность
Системное мышление
— Как вы пришли в Общественную наблюдательную комиссию?
— С 1997 по 2005 год я занимался политикой, дважды был кандидатом в депутаты Госдумы, возглавлял Аграрную партию в Приморском крае. Общался с избирателями, интересовался как люди живут. Потом подался в бизнес, но следил за тем, что в обществе происходит.
Во второй половине 2000-х, в СМИ стали больше писать о заключённых. Про тюрьмы, колонии, про сотрудников ФСИН и, тогда ещё, милиции. Разное писали, но больше о проблемах. Эта тема у меня отзывалась, где-то там, глубоко, в душе.
Я заинтересовался, решил узнать: а сколько же у нас в стране тюремного населения? Когда нашёл эту цифру — ужаснулся. Оказалось, почти миллион человек. Для сравнения, сейчас тюремное население — мене 500 тысяч.
— С 1997 по 2005 год я занимался политикой, дважды был кандидатом в депутаты Госдумы, возглавлял Аграрную партию в Приморском крае. Общался с избирателями, интересовался как люди живут. Потом подался в бизнес, но следил за тем, что в обществе происходит.
Во второй половине 2000-х, в СМИ стали больше писать о заключённых. Про тюрьмы, колонии, про сотрудников ФСИН и, тогда ещё, милиции. Разное писали, но больше о проблемах. Эта тема у меня отзывалась, где-то там, глубоко, в душе.
Я заинтересовался, решил узнать: а сколько же у нас в стране тюремного населения? Когда нашёл эту цифру — ужаснулся. Оказалось, почти миллион человек. Для сравнения, сейчас тюремное население — мене 500 тысяч.
И я подумал: если к этим людям так плохо там относятся, с каким сознанием и настроением они выйдут на волю? Кто-то из них будет моим соседом, мы будем жить рядом. Потом я узнал, что у нас рецидив 60 процентов, то есть, больше чем каждый второй — снова попадает в места не столь отдалённые.
И тут, в 2008 году, появился новый 76-й закон об общественном контроле, его подписал президент Медведев. Так всё сложилось: весной 2009 году в Приморском крае появилась первая ОНК.
Помню, нас было тогда всего восемь человек. Вначале десять, но двое сразу отказались заниматься правозащитой, когда поняли, куда попали — что нужно с «зэками» работать, и никаких материальных выгод это не несёт. Встретились с коллегами, обсудили. Я объяснил свою позицию, рассказал, как вижу нашу работу, и меня выбрали председателем.
Помню, нас было тогда всего восемь человек. Вначале десять, но двое сразу отказались заниматься правозащитой, когда поняли, куда попали — что нужно с «зэками» работать, и никаких материальных выгод это не несёт. Встретились с коллегами, обсудили. Я объяснил свою позицию, рассказал, как вижу нашу работу, и меня выбрали председателем.
— Вы стояли у истоков общественного наблюдения в России. Как работалось в новой структуре, как воспринимали вас сотрудники ФСИН?
— Конечно, мы были как слепые котята — тогда большая часть правозащитного сообщества формировалось в западной части России. А мы на востоке — у нас и правозащитников почти не было.
Мы были новым явлением и для системы исполнения наказаний. Тогда сами сотрудники не понимали, что такое ОНК. Что это не что-то временное, что мы пришли надолго. Поначалу они мне говорили: «Мы знаем, вы хотите выступить перед прокуратурой и другими ведомствами. Давайте ваш текст, мы его подрихтуем, и вы прочитаете. Вы же понимаете?».
— Конечно, мы были как слепые котята — тогда большая часть правозащитного сообщества формировалось в западной части России. А мы на востоке — у нас и правозащитников почти не было.
Мы были новым явлением и для системы исполнения наказаний. Тогда сами сотрудники не понимали, что такое ОНК. Что это не что-то временное, что мы пришли надолго. Поначалу они мне говорили: «Мы знаем, вы хотите выступить перед прокуратурой и другими ведомствами. Давайте ваш текст, мы его подрихтуем, и вы прочитаете. Вы же понимаете?».
Я не понимал. Раз были у ведомства проблемы, я считал важным об этом рассказать обществу, добиваться изменений. Тогда у нас даже случился временный конфликт. Пришлось многократно объяснять: мы — сами по себе, общественный институт, а не их подразделение.
Например, нам предлагали, чтобы мы на их машинах ездили в колонии, с их водителями. Мы отказались, конечно. Иначе мы не смогли бы объективно составлять заключения, доклады, чувствовали бы себя обязанными. Я им в шутку говорил: «Вдруг вам наше заключение не понравится, и вы нас в чистом поле оставите — добирайтесь сами как хотите».
— Как изменилась жизнь заключенных, когда в России появились ОНК?
— У них впервые забрезжила надежда, ведь появилась структура, которая защищает их права. До этого были только адвокаты и прокуратура, которая должна заниматься защитой законности, что иногда могло быть и не в интересах заключенных.
Например, одна женщина пожаловалась в прокуратуру, что её била портупеей начальница колонии. Так как на камерах видеонаблюдения этого эпизода не удалось найти, на неё саму возбудили уголовное дело за дачу ложных показаний. Поэтому многие заключенные настороженно относятся к прокуратуре, считают, что она часто действует на стороне ФСИН.
— У них впервые забрезжила надежда, ведь появилась структура, которая защищает их права. До этого были только адвокаты и прокуратура, которая должна заниматься защитой законности, что иногда могло быть и не в интересах заключенных.
Например, одна женщина пожаловалась в прокуратуру, что её била портупеей начальница колонии. Так как на камерах видеонаблюдения этого эпизода не удалось найти, на неё саму возбудили уголовное дело за дачу ложных показаний. Поэтому многие заключенные настороженно относятся к прокуратуре, считают, что она часто действует на стороне ФСИН.
На первом этапе доверие устанавливалось очень тяжело. Заключенные считали, что мы — новая структура со стороны ФСИНа. Некоторые сотрудники специально дезинформировали: «Сейчас придёт ОНК, но они наши, что бы вы им не говорили».
Своей работой мы добились, что сегодня нас многие знают. Нам пишут, доверяют, видят в нас единственных гарантов соблюдения прав. Сегодня большой процент обращений удаётся решать на уровне СИЗО или колонии, не вынося наверх.
— Какие основные проблемы в тюремной системе вы видите?
— Проблема, которая широко распространена по всей России, — это тюремная медицина. Хронически не хватает врачей в тюрьмах. В Приморском крае более чем в половине колоний вообще нет врачей, работают фельдшера.
Например, женская колония почти на тысячу человек — и нет врача-гинеколога. Нам в Медсанчасти с гордостью говорят: «Нет проблем, мы решили проблему, формируем бригаду, которая ездит в колонию, ведёт приём».
— Проблема, которая широко распространена по всей России, — это тюремная медицина. Хронически не хватает врачей в тюрьмах. В Приморском крае более чем в половине колоний вообще нет врачей, работают фельдшера.
Например, женская колония почти на тысячу человек — и нет врача-гинеколога. Нам в Медсанчасти с гордостью говорят: «Нет проблем, мы решили проблему, формируем бригаду, которая ездит в колонию, ведёт приём».
Стали выяснять: бригада ездит в колонию два, три раза в месяц, за один раз принимает 8−10 женщин. И я говорю: «Посчитайте, сколько нужно лет, чтобы каждая женщина попала на приём ко врачу хотя бы раз?».
Зарплаты маленькие, контингент сложный, сами колонии обычно расположены не в крупных городах, а в удаленных районах, в посёлках. У нас средняя зарплата в Приморье пятьдесят тысяч, а там зарплата — двадцать, ну двадцать пять. Молодой врач не поедет за такие деньги далеко. А программа «Земский врач», когда молодым сельским врачам дают миллион подъёмных, — на ФСИН не распространяется, как и на другие льготы предназначенные молодым специалистам.
А всего-то надо повысить зарплату до уровня хотя бы гражданского врача, и пойдут люди. Складывается ощущение, что система в решении этой проблемы не особо заинтересована.
Сейчас разрешено, когда нет врачей — обращаться в гражданские клиники. Но, никто не хочет этим заниматься: не хватает конвоя, людей во ФСИН — большой недокомплект. Есть конкретные случаи, когда просто сделать рентген или КТ люди ждут по 2−3 месяца.
Даже если заключенные готовы из своих средств оплатить приезд врача в колонию, им редко идут навстречу. Даже нам порой приходится много сил приложить, чтобы этого добиться. Хотя по закону — никаких проблем нет. Но закон у нас соблюдается выборочно, на усмотрение руководства.
А всего-то надо повысить зарплату до уровня хотя бы гражданского врача, и пойдут люди. Складывается ощущение, что система в решении этой проблемы не особо заинтересована.
Сейчас разрешено, когда нет врачей — обращаться в гражданские клиники. Но, никто не хочет этим заниматься: не хватает конвоя, людей во ФСИН — большой недокомплект. Есть конкретные случаи, когда просто сделать рентген или КТ люди ждут по 2−3 месяца.
Даже если заключенные готовы из своих средств оплатить приезд врача в колонию, им редко идут навстречу. Даже нам порой приходится много сил приложить, чтобы этого добиться. Хотя по закону — никаких проблем нет. Но закон у нас соблюдается выборочно, на усмотрение руководства.
— Это ведь не только для тюремной медицины верно?
— Да, здесь проявляется ещё одна системная проблема: сотрудников готовят и учат так, что они видят в каждом заключенном преступника, а не человека. У многих есть антагонизм: если те болеют — это их проблемы, раз они преступники, пусть страдают. У многих сотрудников из-за высокой нагрузки и подобного подхода происходит деформация, им не хватает человечности. Этому отношению их научили коллеги, поэтому систему подготовки сотрудников, по-хорошему, надо менять.
Не хватает человеческого отношения. У нас был заключенный, у которого было около сорока взысканий, он не вылезал из штрафного изолятора. Потом оказалось, что он получил из дома плохое письмо, хотел поговорить с замполитом, а тот от него отмахнулся. После того, как мы это выяснили, его принял начальник колонии, выслушал, они нашли взаимопонимание. В следующее наше посещение у него не было ни одного взыскания.
Сотрудники должны работать адресно, искать индивидуальный подход. Нужно больше психологов, ведь у каждого человека свои обстоятельства, своя история. В замкнутой системе у людей особенно обострено чувство несправедливости — они вынуждены там находиться, не могут уйти. Они всё видят, всё подмечают: когда одним что-то можно, а другим — нельзя, это очень раздражает, вызывает протест.
Это о человеческом достоинстве. Например, женщины в колонии хотят чувствовать себя женщинами. А если нет щипчиков, не дают бритвы — чтобы подбриться, это угнетает. Для человека там — это не мелочь или каприз, это — возможность чувствовать себя комфортно.
У одной женщины была проблема с рукой — почти не могла её сгибать. Она находилась в штрафном изоляторе, и каждый день ей нужно было брать и сдавать матрас. Она сама миниатюрная, возраст — пенсионный, рука почти не работает. Просила ей помочь донести этот матрас, вроде плёвое дело, а сотрудницы отказались. И она четыре ночи спала без матраса, пока к ней не подселили женщину помоложе, которая ей стала помогать. Хорошо ещё ничего не застудила.
Неравноправие сильнее всего проявляется в тюремной иерархии — это ещё одна большая проблема наших тюрем. Сотрудники сами так привыкли к иерархии, что не пытаются переубедить заключённых.
— Да, здесь проявляется ещё одна системная проблема: сотрудников готовят и учат так, что они видят в каждом заключенном преступника, а не человека. У многих есть антагонизм: если те болеют — это их проблемы, раз они преступники, пусть страдают. У многих сотрудников из-за высокой нагрузки и подобного подхода происходит деформация, им не хватает человечности. Этому отношению их научили коллеги, поэтому систему подготовки сотрудников, по-хорошему, надо менять.
Не хватает человеческого отношения. У нас был заключенный, у которого было около сорока взысканий, он не вылезал из штрафного изолятора. Потом оказалось, что он получил из дома плохое письмо, хотел поговорить с замполитом, а тот от него отмахнулся. После того, как мы это выяснили, его принял начальник колонии, выслушал, они нашли взаимопонимание. В следующее наше посещение у него не было ни одного взыскания.
Сотрудники должны работать адресно, искать индивидуальный подход. Нужно больше психологов, ведь у каждого человека свои обстоятельства, своя история. В замкнутой системе у людей особенно обострено чувство несправедливости — они вынуждены там находиться, не могут уйти. Они всё видят, всё подмечают: когда одним что-то можно, а другим — нельзя, это очень раздражает, вызывает протест.
Это о человеческом достоинстве. Например, женщины в колонии хотят чувствовать себя женщинами. А если нет щипчиков, не дают бритвы — чтобы подбриться, это угнетает. Для человека там — это не мелочь или каприз, это — возможность чувствовать себя комфортно.
У одной женщины была проблема с рукой — почти не могла её сгибать. Она находилась в штрафном изоляторе, и каждый день ей нужно было брать и сдавать матрас. Она сама миниатюрная, возраст — пенсионный, рука почти не работает. Просила ей помочь донести этот матрас, вроде плёвое дело, а сотрудницы отказались. И она четыре ночи спала без матраса, пока к ней не подселили женщину помоложе, которая ей стала помогать. Хорошо ещё ничего не застудила.
Неравноправие сильнее всего проявляется в тюремной иерархии — это ещё одна большая проблема наших тюрем. Сотрудники сами так привыкли к иерархии, что не пытаются переубедить заключённых.
Например, в одной колонии жаловались, что не хватает одноярусных кроватей, приходится использовать двухъярусные. Мы заходим в барак и видим, что стоит десяток кроватей без матрасов, но на них никто не спит. Сотрудники говорят: «На них нельзя спать, раньше „обиженные“ там спали». Ну, помойте их, покрасьте другой краской. Выходит, сотрудники сами эту кастовую систему поддерживают.
Может, им это выгодно? И рабочая сила бесплатная для грязной работы — туалеты мыть, и оперативники могут угрожать, если не будут сдавать других — перевести их к «обиженным». Так легче управлять.
К сожалению, система воспроизводит себя: часто «на малолетке» больше придерживаются тюремной субкультуры, понятий, чем на взрослой «зоне». В обычной жизни вы идёте в кафе, спокойно пьёте из вымытой чашки, не уточняете ориентацию того, кто до вас из неё пил. На «зоне» — вся посуда отдельная.
Даже на женских зонах есть социальное неравенство, есть женщины, которые исполняют мужскую роль («коблы»). Мы писали в краевую прокуратуру, а нам ответили: «Мы сами в это не лезем, и вам не советуем».
Но есть же прогрессивный опыт. Например, в Японии традиционно в тюрьмах нет кроватей, люди спят на циновках с толстыми матрасами. Раз в неделю они переставляют циновки с матрасами, происходит ротация, люди чувствуют равенство. А у нас у туалета всегда спят одни и те же — «обиженные».
К сожалению, система воспроизводит себя: часто «на малолетке» больше придерживаются тюремной субкультуры, понятий, чем на взрослой «зоне». В обычной жизни вы идёте в кафе, спокойно пьёте из вымытой чашки, не уточняете ориентацию того, кто до вас из неё пил. На «зоне» — вся посуда отдельная.
Даже на женских зонах есть социальное неравенство, есть женщины, которые исполняют мужскую роль («коблы»). Мы писали в краевую прокуратуру, а нам ответили: «Мы сами в это не лезем, и вам не советуем».
Но есть же прогрессивный опыт. Например, в Японии традиционно в тюрьмах нет кроватей, люди спят на циновках с толстыми матрасами. Раз в неделю они переставляют циновки с матрасами, происходит ротация, люди чувствуют равенство. А у нас у туалета всегда спят одни и те же — «обиженные».
— Возвращаясь к медицинской теме. Вы ведь стараетесь улучшать и положение людей с инвалидностью?
— Да, это ещё одна важная проблема — положение людей с инвалидностью в местах лишения свободы. Их правами практически никто не занимается. Категория людей очень большая, в каждой колонии есть «инвалидные отряды» человек по сто, где люди с инвалидностью или просто с ослабленным здоровьем.
— Да, это ещё одна важная проблема — положение людей с инвалидностью в местах лишения свободы. Их правами практически никто не занимается. Категория людей очень большая, в каждой колонии есть «инвалидные отряды» человек по сто, где люди с инвалидностью или просто с ослабленным здоровьем.
Есть стандарты, например, для пандусов, но они редко соблюдаются. Сделают пандус под углом тридцать градусов — формально он есть, но человеку пользоваться им невозможно, на коляске не проедешь. Или пандус переносной, сварной — шестьдесят килограммов, — и как человек с инвалидностью его перенесёт?
В душевых пол скользкий, нет резиновых ковриков, если испытываешь сложности с передвижением — можно упасть. Крючки на такой высоте — что туда человеку на коляске — не дотянуться. И множество подобных мелочей, которые не продуманы. Мы это видим, замечаем, обращаем внимание сотрудников, просим исправить.
В психиатрической больнице был случай. У человека нет ног, его принесли на коляске на третий этаж, и там он, на этаже, несколько лет провёл безвылазно, без прогулок. Жизнь заключённого — и так не сахар, а когда на это наслаиваются дополнительные особенности — совсем тяжело бывает. Этим надо заниматься.
В психиатрической больнице был случай. У человека нет ног, его принесли на коляске на третий этаж, и там он, на этаже, несколько лет провёл безвылазно, без прогулок. Жизнь заключённого — и так не сахар, а когда на это наслаиваются дополнительные особенности — совсем тяжело бывает. Этим надо заниматься.
— Чего вам удалось добиться за время своей работы в ОНК?
— В ОНК суммарно я уже больше десяти лет. В год мы посещаем места принудительного содержания 70−90 раз, в среднем, один-два раза в неделю. За год к нам поступает около трехсот жалоб. Посещаем колонии, если есть необходимость — обращаемся в прокуратуру, следственные органы. Сотрудничаем с краевым уполномоченным по правам человека.
— В ОНК суммарно я уже больше десяти лет. В год мы посещаем места принудительного содержания 70−90 раз, в среднем, один-два раза в неделю. За год к нам поступает около трехсот жалоб. Посещаем колонии, если есть необходимость — обращаемся в прокуратуру, следственные органы. Сотрудничаем с краевым уполномоченным по правам человека.
Я не по своему желанию возглавляю ОНК, меня — люди выбирают. Провёл анализ, оказалось, я единственный, кого четыре созыва, начиная с первого, — выбирали председателем. Значит, эффективность нашей работы заметна.
Стараемся подбирать людей, которые понимают суть работы ОНК, важность своей задачи. Работа общественная, денег никто не платит. Мы ездим, посещаем, пишем отчёты, контролируем — всё за свой счет. У нас по краю больше шестидесяти мест принудительного содержания. Самая большая и сложная задача — это посещения. Повседневная, монотонная работа, но очень важная.
Если говорить про конкретные изменения, то в прошлом созыве мы убрали туберкулёзный отряд из женской колонии. Это был рассадник заболевания, мы добились, чтобы его перевели в другое, лечебное учреждение.
Мы инициировали строительство нового СИЗО, обещают к двадцать пятому году завершить комплекс. Написали несколько сотен обращений, чтобы дело сдвинулось с мёртвой точки. Нашему СИЗО сто двадцать лет, это бывшие царские конюшни. Там еще сточные воды рядом протекают, постоянно люди жалуются на повышенную влажность, плесень, грибок.
Если говорить про конкретные изменения, то в прошлом созыве мы убрали туберкулёзный отряд из женской колонии. Это был рассадник заболевания, мы добились, чтобы его перевели в другое, лечебное учреждение.
Мы инициировали строительство нового СИЗО, обещают к двадцать пятому году завершить комплекс. Написали несколько сотен обращений, чтобы дело сдвинулось с мёртвой точки. Нашему СИЗО сто двадцать лет, это бывшие царские конюшни. Там еще сточные воды рядом протекают, постоянно люди жалуются на повышенную влажность, плесень, грибок.
— Вы много занимаетесь ресоциализацией заключённых. Почему пришли к этой теме?
— Да, это ещё одно направление, которым занимается наша команда. Проблема рецидива. Мы провели анализ и поняли, что большой процент повторных преступлений связан с отсутствием нормальной ресоциализации. Тогда мы начали открывать подготовку по рабочим специальностям в колониях. Искали финансирование, писали заявки, даже в Фонд президентских грантов. Покупали на эти деньги оборудование в колонии, учебники, находили преподавателей.
Начали в 2016 году с востребованных профессий сварщика и сантехника. Оказалось, правда, что на сантехника заключённые идут неохотно. Это связано с тюремной субкультурой, считается, что ковыряться в канализации — «зашквар». В прошлом году открыли специальность электрика. Человек учится пять месяцев, получает диплом. В нём не написано, что он в колонии учился. Может устроиться на работу.
Мы смотрим, какие профессии востребованы в Приморском крае. На первом месте у нас нехватка воспитателей, но, понятно, что человек с судимостью туда не может пойти. Электрик — на четвёртом месте. Последние годы был бум строительства — поэтому мы выбрали строительные специальности: штукатур, маляр, облицовщик-плиточник. Фонд социальных инициатив Олега Дерипаски «Вольное дело» нас поддержал. Сейчас — даже очередь на обучение.
В женской колонии коллеги по ОНК открыли специальность повар-пекарь.
— Да, это ещё одно направление, которым занимается наша команда. Проблема рецидива. Мы провели анализ и поняли, что большой процент повторных преступлений связан с отсутствием нормальной ресоциализации. Тогда мы начали открывать подготовку по рабочим специальностям в колониях. Искали финансирование, писали заявки, даже в Фонд президентских грантов. Покупали на эти деньги оборудование в колонии, учебники, находили преподавателей.
Начали в 2016 году с востребованных профессий сварщика и сантехника. Оказалось, правда, что на сантехника заключённые идут неохотно. Это связано с тюремной субкультурой, считается, что ковыряться в канализации — «зашквар». В прошлом году открыли специальность электрика. Человек учится пять месяцев, получает диплом. В нём не написано, что он в колонии учился. Может устроиться на работу.
Мы смотрим, какие профессии востребованы в Приморском крае. На первом месте у нас нехватка воспитателей, но, понятно, что человек с судимостью туда не может пойти. Электрик — на четвёртом месте. Последние годы был бум строительства — поэтому мы выбрали строительные специальности: штукатур, маляр, облицовщик-плиточник. Фонд социальных инициатив Олега Дерипаски «Вольное дело» нас поддержал. Сейчас — даже очередь на обучение.
В женской колонии коллеги по ОНК открыли специальность повар-пекарь.
Чаще всего в российских колониях готовят швей: и мужчин, и женщин. ФСИН это удобно: заключённые и сами себя обеспечивают одеждой, и для сотрудников шьют. Но они же не вечно будут в колонии находиться? У нас, на Дальнем Востоке, — эта специальность вообще не востребована, ни одной швейной фабрики нет. И как эти люди, когда выйдут из колонии, будут зарабатывать, если по их специальности — рабочих мест нет?
Радует, что сейчас уже из самих колоний начинают нам звонить, просят открывать специальности. Сотрудники понимают, что есть новые веяния, подходы к ресоциализации заключенных.
По нашей статистике, те, кто учился, получал профессию — рецидив уменьшился вдвое, люди находят себя в жизни без криминала. Многие ведь снова совершают преступление не из-за злых намерений, а из-за нужды, обстоятельств. Государство не стимулирует брать таких людей на работу, нет и достаточного социального жилья, обеспечения.
Одна иллюстрация. Даже у фонда Олега Дерипаски возникла проблема, что люди, которые осваивали в колониях специальности, благодаря его проектам — сами мало работали на их строительных объектах. Мы провели мониторинг и выяснили, что люди не попадали на строительные площадки его компаний, так как служба безопасности их отклоняла из-за тюремного опыта. Только после этого проблему удалось уладить.
По нашей статистике, те, кто учился, получал профессию — рецидив уменьшился вдвое, люди находят себя в жизни без криминала. Многие ведь снова совершают преступление не из-за злых намерений, а из-за нужды, обстоятельств. Государство не стимулирует брать таких людей на работу, нет и достаточного социального жилья, обеспечения.
Одна иллюстрация. Даже у фонда Олега Дерипаски возникла проблема, что люди, которые осваивали в колониях специальности, благодаря его проектам — сами мало работали на их строительных объектах. Мы провели мониторинг и выяснили, что люди не попадали на строительные площадки его компаний, так как служба безопасности их отклоняла из-за тюремного опыта. Только после этого проблему удалось уладить.
— Удаётся менять отношение сотрудников к заключенным?
— Мы стараемся проводить семинары, круглые столы, просто в беседах доносить. Это, пожалуй, самое главное: за годы работы — отчасти удалось изменить подход к людям у сотрудников. Относиться по-человечески, а не как к животным в клетке.
В России от тюрьмы вообще не стоит зарекаться. Я обращался в прошлом к местным чиновникам с просьбой поддержать ОНК, улучшить состояние тюрем. Они отказывали, говорили, что им не до нас, что у них другие приоритеты. Потом некоторые из них попали в тюрьму, стали нас просить улучшить условия содержания. И задаёшь им один вопрос: «А где вы раньше были?».
Приятно, что сейчас к нам стали обращаться сами сотрудники ФСИН. Например, просят помочь, если нечем лечить людей. Недавно звонила из колонии фельдшер, в слезах. Помогли. Или с сотрудником несправедливо поступили, хоть это и не наш профиль, но важно — не бросать людей один на один с системой.
— Мы стараемся проводить семинары, круглые столы, просто в беседах доносить. Это, пожалуй, самое главное: за годы работы — отчасти удалось изменить подход к людям у сотрудников. Относиться по-человечески, а не как к животным в клетке.
В России от тюрьмы вообще не стоит зарекаться. Я обращался в прошлом к местным чиновникам с просьбой поддержать ОНК, улучшить состояние тюрем. Они отказывали, говорили, что им не до нас, что у них другие приоритеты. Потом некоторые из них попали в тюрьму, стали нас просить улучшить условия содержания. И задаёшь им один вопрос: «А где вы раньше были?».
Приятно, что сейчас к нам стали обращаться сами сотрудники ФСИН. Например, просят помочь, если нечем лечить людей. Недавно звонила из колонии фельдшер, в слезах. Помогли. Или с сотрудником несправедливо поступили, хоть это и не наш профиль, но важно — не бросать людей один на один с системой.
— Недавно в полномочия ОНК добавилось посещение психиатрических учреждений. Как там ситуация с правами человека?
— Да, с 2020 года мы можем посещать психиатрические больницы. Только у меня сейчас больше 70 посещений. Вот там — поле непаханое, нарушений прав человека, к сожалению, немало. До ОНК — там вообще никто не вёл общественный контроль. Считалось — раз психиатрия, то у них ментальное расстройство, это психиатры должны разбираться. Но мы же не лечим людей, а проверяем условия содержания.
— Да, с 2020 года мы можем посещать психиатрические больницы. Только у меня сейчас больше 70 посещений. Вот там — поле непаханое, нарушений прав человека, к сожалению, немало. До ОНК — там вообще никто не вёл общественный контроль. Считалось — раз психиатрия, то у них ментальное расстройство, это психиатры должны разбираться. Но мы же не лечим людей, а проверяем условия содержания.
И тут выясняется много интересного. У людей отсутствует приватность вообще, личное пространство. Идёшь по коридору — везде стеклянные двери, даже в туалетах видно людей. Врачи к этому привыкли, а для нас — шок. Женщина сидит, а посторонние мужчины видят, как она отправляет естественные потребности. Это ненормально.
Ещё нигде нет зеркал, годами человек не видит себя в зеркале. Говорят: «А зачем им это? Они ведь ещё могут разбить зеркало и пораниться». Я попросил показать задокументированные случаи, если такие были. Их не нашлось. Мы нашли деньги, в четыре больницы, где есть женщины, купили антивандальные зеркала — чтобы хоть на себя можно было посмотреть, причесаться.
В палатах нет никакой мебели, кроме кроватей и за редким исключением тумбочек. На мой вопрос отвечают: «А что им там хранить кроме туалетной бумаги?». Но ведь люди годами там находятся, а у них нет даже тумбочки, чтобы фотографии любимого человека хранить, матери, детей, какие-то личные вещи. Нет табуреток, стульев. Кровати за долгое время продавлены, и люди на них сидят сгорбившись. Тоже с этим боремся.
Книги. Гордились, что у них есть библиотека. Оказалось, на пятьсот человек пациентов — на столике штук пятнадцать книжек. За сколько человек их прочитает? А многие годами сидят. Сколько будет очередь? Мы завезли двести книг, купили на свои деньги шкаф для хранения.
Ещё следим за «журналами вязок», когда требуется ограничение подвижности: когда человека привязали, из-за чего, сколько он так пробыл, когда отвязали. Бывают здесь злоупотребления.
Ещё была проблема, люди могли годами не выходить на прогулку. Прогулочные дворики — одно название, стоит скамейка на пустыре, нет даже козырька от дождя и снега. Не благоустроено, не приспособлено для людей — нет желания туда выходить.
В палатах нет никакой мебели, кроме кроватей и за редким исключением тумбочек. На мой вопрос отвечают: «А что им там хранить кроме туалетной бумаги?». Но ведь люди годами там находятся, а у них нет даже тумбочки, чтобы фотографии любимого человека хранить, матери, детей, какие-то личные вещи. Нет табуреток, стульев. Кровати за долгое время продавлены, и люди на них сидят сгорбившись. Тоже с этим боремся.
Книги. Гордились, что у них есть библиотека. Оказалось, на пятьсот человек пациентов — на столике штук пятнадцать книжек. За сколько человек их прочитает? А многие годами сидят. Сколько будет очередь? Мы завезли двести книг, купили на свои деньги шкаф для хранения.
Ещё следим за «журналами вязок», когда требуется ограничение подвижности: когда человека привязали, из-за чего, сколько он так пробыл, когда отвязали. Бывают здесь злоупотребления.
Ещё была проблема, люди могли годами не выходить на прогулку. Прогулочные дворики — одно название, стоит скамейка на пустыре, нет даже козырька от дождя и снега. Не благоустроено, не приспособлено для людей — нет желания туда выходить.
В одной больнице помывочное отделение, в которое должны водить раз в неделю, — было в чём-то похоже на газовую камеру в Освенциме, наверное. Тёмное помещение, тусклая лампочка под потолком. Стены обшарпанные, всё в грибке. Кран регулирует санитар, чтобы не обожглись.
Пришлось главврачу сказать, что завтра напишем письмо министру здравоохранения, приложим фотографии этого ужаса, может, там найдут деньги, чтобы привести в порядок. У них внебюджетные средства, которые можно тратить по своему усмотрению, почти сто миллионов в год, а тут — такое безобразие. Главврач понял, что после таких фото могут и уволить, попросил дать время, чтобы самим изыскать средства и всё отремонтировать.
Через три месяца душевая и санузел были в порядке, не хуже, чем в недорогой гостинице. К сожалению, порой иначе ничего не добиться. Приходится либо договариваться, либо жаловаться в вышестоящие инстанции.
По результатам наших посещений, мы собрали большой круглый стол, там были представители Минздрава, главврачи большинства психиатрических больниц, даже из Москвы приезжали представители «Независимой психиатрической ассоциации России». Были серьёзные презентации по разным аспектам, с фотографиями, анализом проблем. Надеюсь, и в этой сфере со временем удастся добиться системных изменений.
— Как изменилась ваша жизнь после того, как в ней появилась ОНК? Что вам лично дала эта работа?
— На первом этапе — мне пришлось развестись с женой. Она вообще не понимала, почему я этим занимаюсь: по ночам звонят, денег с этого не имеешь, своё время и силы тратишь. Зато потом я встретил женщину, с которой сейчас живу сейчас. Она меня понимает и поддерживает в желании помогать людям. Очень важно, чтобы рядом был человек, который тебя понимает.
Расширилось моё мировоззрение. Я иначе стал к людям относиться, толерантнее что ли, человечнее. Каждый имеет право делать, что хочет, если он не вредит другим. Любой человек — уникальная личность, со своими потребностями, он в мире один такой.
Внутренне я понимаю — это важное дело, кроме нас — часто у людей там вообще никого нет, кто на их стороне.
— На первом этапе — мне пришлось развестись с женой. Она вообще не понимала, почему я этим занимаюсь: по ночам звонят, денег с этого не имеешь, своё время и силы тратишь. Зато потом я встретил женщину, с которой сейчас живу сейчас. Она меня понимает и поддерживает в желании помогать людям. Очень важно, чтобы рядом был человек, который тебя понимает.
Расширилось моё мировоззрение. Я иначе стал к людям относиться, толерантнее что ли, человечнее. Каждый имеет право делать, что хочет, если он не вредит другим. Любой человек — уникальная личность, со своими потребностями, он в мире один такой.
Внутренне я понимаю — это важное дело, кроме нас — часто у людей там вообще никого нет, кто на их стороне.
Хочется прожить жизнь, чтобы не просто есть, спать и развлекаться, а чтобы после тебя остался след. Чтобы кто-то вспомнил добрым словом. Даже если я всего нескольким людям помог встать на твёрдый путь, свернуть со скользкой дорожки — это уже значит, что я не зря этим занимался.
Я много интересуюсь системными изменениями, помимо ресоциализации, о которой я говорил, мы пытаемся поддерживать другие здоровые начинания. Это моя отдушина — видеть, что система медленно, но меняется.
Новая концепция развития Уголовно-исполнительной системы предполагает альтернативные виды наказаний: пробация, принудительные работы. Люди ходят в гражданской одежде, у них есть телефоны, работают на востребованных рабочих местах, налоги платят, возмещают ущерб.
К 2030 году планируется, что будет не больше трехсот тысяч тюремного населения. Я считаю, что люди, не опасные для общества, — как минимум, в СИЗО не должны сидеть, например, за экономические преступления.
Новая концепция развития Уголовно-исполнительной системы предполагает альтернативные виды наказаний: пробация, принудительные работы. Люди ходят в гражданской одежде, у них есть телефоны, работают на востребованных рабочих местах, налоги платят, возмещают ущерб.
К 2030 году планируется, что будет не больше трехсот тысяч тюремного населения. Я считаю, что люди, не опасные для общества, — как минимум, в СИЗО не должны сидеть, например, за экономические преступления.
— Что влияло на ваше развитие как правозащитника?
— Я посещал много семинаров, учился. Очень изменили мои взгляды зарубежные поездки, например, когда мы знакомились с английскими тюрьмами. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы брать лучшее из опыта других.
Это совершенно иной подход к человеку. В Англии свои ОНК при каждой тюрьме. У наблюдателей есть ключи от камер, они могут в любой момент туда прийти, проверить, что происходит. Особенно меня удивили три вещи.
Во-первых, родственник или любой человек может переслать деньги на счет, которые ты можешь потратить в магазине. Это и у нас есть, но у них, если тебе не присылают денег, то государство тебе переводит 25 фунтов в неделю. Человек может что-то купить — шоколадку, сигарет. Но главное, он не чувствует себя обделённым. Лишение свободы — это уже само по себе наказание, а у нас порой считают, что человек должен подвергаться дополнительным тяготам и унижениям.
Во-вторых, питание. Мы сотрудникам в процессе общения задавали, как нам казалось, неудобные вопросы, например: «А масло дают сливочное? А фрукты дают?». Они даже не понимали вопроса, решили отвести нас в столовую.
— Я посещал много семинаров, учился. Очень изменили мои взгляды зарубежные поездки, например, когда мы знакомились с английскими тюрьмами. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы брать лучшее из опыта других.
Это совершенно иной подход к человеку. В Англии свои ОНК при каждой тюрьме. У наблюдателей есть ключи от камер, они могут в любой момент туда прийти, проверить, что происходит. Особенно меня удивили три вещи.
Во-первых, родственник или любой человек может переслать деньги на счет, которые ты можешь потратить в магазине. Это и у нас есть, но у них, если тебе не присылают денег, то государство тебе переводит 25 фунтов в неделю. Человек может что-то купить — шоколадку, сигарет. Но главное, он не чувствует себя обделённым. Лишение свободы — это уже само по себе наказание, а у нас порой считают, что человек должен подвергаться дополнительным тяготам и унижениям.
Во-вторых, питание. Мы сотрудникам в процессе общения задавали, как нам казалось, неудобные вопросы, например: «А масло дают сливочное? А фрукты дают?». Они даже не понимали вопроса, решили отвести нас в столовую.
Там человек берёт поднос и набирает на выбор, что хочет. Стоит здоровый чан с яблоками в свободном доступе — бери сколько влезет. Ну, возьмёшь одно, два — больше не съешь. Масло сливочное — в ёмкости с холодной водой, кубиками. Знаешь, что это всегда есть, не будешь набирать, им давиться. В общем, хорошее обеспечение.
На каждого заключенного, как сейчас принято говорить, в «недружественной России стране» тратится примерно 25 000 фунтов в год.
И третье: там нет праздно шатающихся людей. Кто-то работает, кто-то учится прямо в тюрьме, кто-то ещё чем-то занимается — это подбирается индивидуально под потребности человека. Вот этот индивидуальный подход, где человек может в тюрьме — учиться, развиваться, решать свои проблемы, делать, что нравится — позволяет чувствовать себя человеком там и выйти на свободу изменившимся. Эта философия накладывает отпечаток и на твою собственную жизнь.
И третье: там нет праздно шатающихся людей. Кто-то работает, кто-то учится прямо в тюрьме, кто-то ещё чем-то занимается — это подбирается индивидуально под потребности человека. Вот этот индивидуальный подход, где человек может в тюрьме — учиться, развиваться, решать свои проблемы, делать, что нравится — позволяет чувствовать себя человеком там и выйти на свободу изменившимся. Эта философия накладывает отпечаток и на твою собственную жизнь.
— Если бы вы могли вернуться назад, какие бы советы дали самому себе? Что важно знать новичкам или тем, кто только решает связать свою жизнь с наблюдением за тюрьмами?
— Прежде всего, если вам небезразличны такие проблемы, — собирайте документы и вступайте в ОНК. Это не только возможность помочь другим, но и узнать много нового о жизни, о себе, развиваться и оттачивать навыки. Вы станете лучше разбираться в людях, расширите кругозор, будете получать удовлетворение, помогая.
Чем больше людей пойдёт в ОНК — тем больше у общества будет альтернативной информации, а не «у нас всё хорошо» от тюремного ведомства. Больше узнают не только о проблемах там, но и о том, с чем сталкиваются люди после выхода на свободу: никому не нужны, им не трудоустроиться. Сложно найти себя в обществе, ведь само отношение к бывшим заключённым — оставляет желать лучшего.
— Прежде всего, если вам небезразличны такие проблемы, — собирайте документы и вступайте в ОНК. Это не только возможность помочь другим, но и узнать много нового о жизни, о себе, развиваться и оттачивать навыки. Вы станете лучше разбираться в людях, расширите кругозор, будете получать удовлетворение, помогая.
Чем больше людей пойдёт в ОНК — тем больше у общества будет альтернативной информации, а не «у нас всё хорошо» от тюремного ведомства. Больше узнают не только о проблемах там, но и о том, с чем сталкиваются люди после выхода на свободу: никому не нужны, им не трудоустроиться. Сложно найти себя в обществе, ведь само отношение к бывшим заключённым — оставляет желать лучшего.
Первый принцип работы в ОНК: «Не навреди». Мы приехали, мы уехали, а человек — остался. Он наговорит, мы напишем — а ему потом «вставят».
Допустим, недавно жена одного заключённого пожаловалась, что мужу не дают нужных лекарств. Мы об этом написали. И после нашего посещения она сказала, что ему ухудшили условия содержания. Из четырёхместной камеры — перевели в шестиместную, без телевизора, без холодильника. Ему негласно указали, что он жалобщик, чтобы другим неповадно было.
Пришлось звонить начальнику, рассказывать, что мы информацию узнали от его жены, а не он сам жаловался, просить унять нерадивых сотрудников.
Важно стараться не конфликтовать с сотрудниками ФСИН по любому поводу, хорошо бы послушать лекции или почитать статьи по психологии конфликтов.
Мы приезжаем в колонию, видим нарушение. И мы потом садимся с руководством и пытаемся совместно найти решение. То есть мы не противопоставляем себя, не идём в конфронтацию, но и не закрываем глаза. Это — не поможет решить проблему. Поэтому мы пытаемся обсудить, что мешает им, предлагаем свою помощь, варианты. Устанавливается контакт. Наша общая задача — решить вопрос.
Важно смотреть на проблемы глубже, системнее. Иначе мы будем бороться не с причиной, а со следствием. Я бывший дипломат, в какой-то степени это помогает избегать конфликтов и глубже анализировать. Привык заниматься анализом разных сложных вопросов. И это позже помогло мне разбираться в тюремной системе. Изучил проблему, понял, какие сложности существуют, стал думать, как их решить у нас в крае.
Пришлось звонить начальнику, рассказывать, что мы информацию узнали от его жены, а не он сам жаловался, просить унять нерадивых сотрудников.
Важно стараться не конфликтовать с сотрудниками ФСИН по любому поводу, хорошо бы послушать лекции или почитать статьи по психологии конфликтов.
Мы приезжаем в колонию, видим нарушение. И мы потом садимся с руководством и пытаемся совместно найти решение. То есть мы не противопоставляем себя, не идём в конфронтацию, но и не закрываем глаза. Это — не поможет решить проблему. Поэтому мы пытаемся обсудить, что мешает им, предлагаем свою помощь, варианты. Устанавливается контакт. Наша общая задача — решить вопрос.
Важно смотреть на проблемы глубже, системнее. Иначе мы будем бороться не с причиной, а со следствием. Я бывший дипломат, в какой-то степени это помогает избегать конфликтов и глубже анализировать. Привык заниматься анализом разных сложных вопросов. И это позже помогло мне разбираться в тюремной системе. Изучил проблему, понял, какие сложности существуют, стал думать, как их решить у нас в крае.
Сложно без системного подхода к решению проблем. Если только оперативно реагировать на ситуацию, это называется реактивный подход, то нас в ОНК на всех не хватит, это будет неэффективно. Сейчас у нас в составе 26 человек, реально работают 16. Поэтому важно докопаться до причины проблемы, понять, почему что-то из раза в раз повторяется. Я стараюсь, чтобы члены ОНК искали корень проблемы.
Повторно идут процентов тридцать от предыдущего состава — происходит обновление. Только у себя в ОНК мы провели пять больших обучающих семинаров для новичков. Кроме того за 2022 год у нас 3 члена ОНК принимали участие на семинарах в Томске, Санкт-Петербурге, а до этого в Москве. Важно учиться выстраивать эффективно отношения между членами ОНК и сотрудниками ФСИН. Мы много учимся сами, и стараемся свой опыт передавать
Для члена ОНК крайне важно понимать, что такое права человека, что они есть у всех с рождения и остаются навсегда, даже если человек совершил преступление. Что это фундаментальная вещь, когда есть взаимодействие между человеком и государством. И у государства есть серьезные обязательства соблюдать права человека, записанные в Конституции и других нормативных актах. Хотя и Россия вышла из состава Совета Европы и ряда других международных правозащитных органов, права человека у наших граждан остались и их надо защищать.
Мне помогли это понять, в том числе и обучающие семинары организации «Человек и закон»*, я очень благодарен Ирине Протасовой и её коллегам. Это для меня было глотком свежего воздуха.
* внесена в реестр организаций, выполняющих функции иностранного агента.
Интервью: Алексей Сергеев
Для члена ОНК крайне важно понимать, что такое права человека, что они есть у всех с рождения и остаются навсегда, даже если человек совершил преступление. Что это фундаментальная вещь, когда есть взаимодействие между человеком и государством. И у государства есть серьезные обязательства соблюдать права человека, записанные в Конституции и других нормативных актах. Хотя и Россия вышла из состава Совета Европы и ряда других международных правозащитных органов, права человека у наших граждан остались и их надо защищать.
Мне помогли это понять, в том числе и обучающие семинары организации «Человек и закон»*, я очень благодарен Ирине Протасовой и её коллегам. Это для меня было глотком свежего воздуха.
* внесена в реестр организаций, выполняющих функции иностранного агента.
Интервью: Алексей Сергеев
Заинтересовались общественным контролем в местах принудительного содержания и деятельностью ОНК?
Узнать больше →
Узнать больше →
«ОНК в лицах»
Читать другие истории проекта:
Идея проекта: Ирина Протасова
Над проектом работали: Наталья Ускова (интервью, тексты) и Алексей Сергеев (интервью, тексты, вёрстка, дизайн)Связаться с нами:
E-mail: onk.faces@hotmail.com
